Мне всегда казалось, что такие понятия как "класс" и "сословия "остались для меня далеко позади, где-то в то время, когда я, будучи еще школьницей, сдавала экзамен по истории в школе.

Недавно я перечитывала статью одной извстной московской писательницы и журналистки Евгении Пищиковой и кое-что из ее статьи мне показалось интересным и заставило меня задуматься. И хотя речь в ней идет о Росии, думаю, что и нас это касается в немалой степени. Предлагаю вам отрывок из нее. Может быть, мы поймем, к какому сословию мы относим себя...

Время идет, появляются новые общественные страты, исчезают сословия и классы («класс рабочих, класс крестьян, класс служащих, прослойка советской интеллигенции»), растет если не количество буржуа, то, по крайней мере, количество людей, ведущих буржуазный и мелкобуржуазный образ жизни (а мелкобуржуазный образ мыслей имеет уже вся страна), а социальное устройство российского общества так и не описано.

В России живет непонятно кто и непонятно как. Что именно объединяет живущих в стране людей, тоже не до конца ясно. Тот же Кордонский как-то сказал, что язык и телевизор. У меня есть менее конструктивная, но более трогательная версия. Однажды, в далеком и богатом сибирском городе я была в гостях у достойнейшего человека, прекрасного архивиста, страдающего, к несчастью, провалами памяти. На дверях его квартиры (с внутренней, разумеется, стороны), было написано аршинными буквами: «Паспорт, ширинка, газ». То была памятка, что именно проверить в первую очередь, выходя из дома. Я смотрела и думала — идеальный перечень предметов, объединяющих страну. Идеальный. Паспорт. Ширинка. Газ.

Пока основная масса социологов все вычленяет новые российские классы богатых и бедных и нащупывает средний класс, появились несколько работ, дающих надежду, что страну все-таки рассмотрят и опишут.

Чрезвычайно интересна работа Симона Кордонского «Сословная структура постсоветской России». Кордонский — ученый с исключительной интуицией, чувствующий общественное устройство как никто сейчас, и, по его мнению, в России «сословия, а не классы, были, есть и в предвидимом будущем останутся, основными элементами актуальной социальной структуры». Почему? Потому что «... Россия страна, в которой в стабильные времена, вне революций и перестроек доминирует сословное мироустановление, основанное на неравенстве граждан перед законом и различиях в объемах прав и обязанностей перед государством». А это отчего? «Россия — ресурсное государство, — пишет Кордонский, — в котором ресурсы не приумножаются, а распределяются — делятся между сословиями. Классовая структура в России уже больше ста лет не может сформироваться, ее сметают волны сословной жажды социальной справедливости».

Кордонский описывает семь титульных сословий, ибо они выделены федеральными законами. Государственные гражданские служащие. Военнослужащие. Правоохранители. Судьи. Депутаты. Казаки. Муниципальные служащие. «К деятельности членов титульных сословий неприменимы понятия труд и оплата труда. Служивые служат, а не работают».

Кордонский вводит понятие социальной ренты, которой члены титульных сословий облагают сословия нетитульные. Простейший пример — гаишная рента. Проговаривает межсословные отношения, которые, по его мнению «манифестируются неформализованной процедурой старшинства крыши. Известно, например, что прокурорская крыша весомее, чем ментовская, и в сборе сословной ренты представители титульных сословий облагаются гаишной рентой гораздо реже, чем нетитульных».

Он же выделяет и нетитульные сословия. Это коммерсанты, лица сводных профессий (деятели культуры и науки, журналисты, писатели, художники, спортсмены, священнослужители), бюджетники, работающие по найму, заключенные.

Интересно очень. Идея, что основное понятие сословного общества — справедливость, но само сословное общество равно неравенству, блестящая.

Правда, опять досталось интеллигенции: «Классовому расслоению (соответствующему рыночным отношениям) препятствует тщательно культивируемое сословным устройством стремление к распределению ресурсов сообразно статусу сословий. Межпоколенческую трансляцию этого стремления обеспечивает особая и весьма жизнеспособная социальная группа специфичная для сословного общества, но сама не являющаяся сословием — интеллигенция. Она всегда противостоит породившему ее сословному общественному устройству, но при перестройках, когда рыночные начала теснят сословные институты, интеллигенты, которые собственно и составляют осознающее себя сословное общество, сначала становятся властными фигурами, в дальнейшем, обнаружив сопротивление своим властным амбициям, пытаются вновь построить общество, в котором ресурсы распределяются справедливо. Для них это прежде всего означает, что ресурсами должны быть обеспечены образование, наука, культура, здравоохранение и пр. — то есть главные интеллигентские занятия».

Итак, интеллигенция сначала была недоклассом, а теперь недосословие.

Хотя она единственная свою сословную общность осознает и артикулирует. Прочие же члены сословий, по Кордонскому, не обладают сословным самосознанием и менталитетом. В наличии только профессиональная самоидентификация.

Я бы сказала — корпоративная, а влияние корпорации куда шире и глубже обычной профессиональной общности.

Ведь сословный характер формирует общий образ жизни, общие пристрастия.

Милиционер, например, уже узнаваем по поведению в семье.

Его машина всегда стоит дороже той суммы, которую семья могла бы себе позволить без напряжения. Важен возраст машины. Среди силовиков распространены два основных определения автомобиля: «новье» и «взял целкой». Какой же она марки, машина-то? Немецкая. В самом крайнем случае — японская. Чаще всего — «Опель» или «Ниссан». Считается, что немецкие и японские автомобили сделаны без поэзии. Так и есть. Очень функциональные, очень организованные машины. Стандартный «Мерседес» похож на даму из немецкого порнографического фильма: отмеренная доза тяжеловесной игривости, обдуманная безопасность, мягкая езда и свидетельство об оплате, колом торчащее на капоте. Но вот нравится милиционерам «Мерседес», что ж тут можно поделать.

Что пьет силовик и сколько? Он пьет водку или коньяк. Пиво — это напиток женщин и детей. Водка с ее прозрачностью показана младшим чинам. Коньяк пьют от «давления» — видимо, чем выше чин, тем больше давления на погоны. Капитаны еще пьют водочку, а майоры все уже переходят на коньячок. Как и у врачей, у милиционеров много подарочных напитков. Правда, силовикам их не дарят, а «подносят». И не в «знак благодарности», а в «знак уважения». Это тонкое, но важное различие.

Распространенное корпоративное ругательство в аппарате МВД таково: «Твое место у параши огненной».

А чиновницы — разве они не похожи друг на друга? Это тип, сословный тип. Только чиновницы России поголовно красят волосы в цвет богатства. У богатства два цвета: чистого золота и красного дерева. Носят униформу. Сорокалетняя чиновница обязательно должна иметь норковую шубу в пол, такую же шапку, шарф с норковыми помпончиками и сапожки на каблуках. Молодые госслужащие — норковые же жакетики и сапожки на шпильках.

Может быть, и отыщутся в сословии вольнодумицы, которые оденутся в какой-нибудь твид, но это они так, тешат свое эго. Пытаются пролезть в сословие повыше. Куда, служивая? Сиди, пугай народ, элита. По Сеньке и норковая шапка.

А молодые чиновники не носят шапок вообще. Шапка (пыжиковая ушаночка, каракулевый пирожок ) была важной частью образа державного человека, а теперь отказ от шапки в почете.

Какие же межсословные браки возможны между представителями титульных сословий? Какая в них трагедия? Безусловная трагедия, на мой взгляд, это союз между милиционером и чиновницей... По-моему, это будет ужасный межсословный брак. Задавят друг друга понтами.

А вот обратный пример — благополучнейшего союза.

В Красноармейске поженились сын мэра города и дочь наиболее влиятельного городского предпринимателя. И хотя семья, принадлежащая к титульному сословию, породнилась с нетитульной семьей (налицо неравенство), праздник был отмечен замечательно. В день свадьбы вся выпивка в городе отпускалась бесплатно. Правда, давали только по одной бутылке в руки. Оцените варварское великолепие жеста. Предлагаю учредить новый орден — орден Почетного региона. И присваивать за такого рода прекрасные дела.

И все же вопросов еще очень и очень много. И главный — а народ-то где? Где мои простые семьи? Работники по найму — и все?

Ведь главная моя задача — понять, с какой же сословной стратой я столкнулась десять лет тому назад. «Простая» семья оказалась больше, крупнее, интереснее, чем можно было себе представить. Если исследователь провел эксперимент на себе, должен он хотя бы понять, с каким явлением встретился?

Как живут эти семьи последние десять лет, откуда деньги берут, и в чем главная военная тайна тихой гражданской войны, которую «простое» сословие ведет «против всех»? В какое сословие оно делегирует своих детей, к какому социальному лифту подталкивает? Где сословие мелких лавочников? Пол России приторговывает по мелочи, а сословия нет.

А интеллигенция что же? Только одними свободными профессиями образованцы не обойдутся. Куда делся тип интеллигентной старухи? Раньше был. Была Вероника Маврикиевна, и каждому телезрителю было понятно, чем она отличается от Авдотьи Никитичны. Нынче же на экране царят «новые русские бабки» — какие-то там Матрена и Цветочек. Оба актера, изображающие старух, — утомительные глупцы. Оба транслируют одинаковый образ — малограмотной деревенской скабрезницы.

Тип интеллигентной старухи уничтожен массовым мундиром бедняка — недорогой одеждой с рынка?

Все же мне кажется, что сословия сословиями (тем более если их появление институализирует государство), но что-то, напоминающее один хотя бы класс, в обществе есть. И он, как ни набило оскомину это определение, все же средний. И это — мое городское мещанство, простые семьи. Так получилось, что средний класс в России — внизу. На дне. Офисные самураи совсем не средние — у них нет образа жизни, который они хотели бы сохранить. Они хотят заработать денег и уехать. Среднего класса ведь не может не быть. Если есть первый и третий классы жизни, не может не быть второго. Если современная социофилософия как данность использует мысль, что средний класс нельзя вырастить, она обязана согласиться с тем, что его нельзя уничтожить. Я имею все основания предполагать, что он благополучно и без перерыва функционировал все время существования советского и российского государства и в полном объеме своей очевидной массовости представлен и сейчас. В среде городского мещанства легко обнаруживается внятная корпоративная философия, там ощущают себя общностью. Там выжили, погрузившись в свой внутренний мир. Он у них — коллективный. Эта общественная прослойка отделена от государства, незаконопослушна? Нет, они законопослушны в той мере, в какой это вообще возможно в нашем государстве. Платят подати, хотя уже много лет на самообеспечении.

И жизненных сил у этой страты чрезвычайно много. А тайна у них самая обыкновенная. Они способны работать только на самих себя, поскольку их основная идея — выживание и регенерация в любых условиях.

В этом смысле крайне занимательна цитата из г-жи Берберовой: «„Честь дороже жизни“?! Никогда не понимала, что это значит. Как может быть что-нибудь дороже жизни? Все равно, как если бы дырка была дороже бублика. Сравнивать жизнь с чем-нибудь, все равно как множить яблоки на груши». Это крик души типичного мещанина, человека среднего сословия (как бы Берберова ни считала себя утонченной натурой, тут классический случай сословной принадлежности по принципу мировоззрения). Дело не в том, что люди среднего класса бесчестны, они честны. Сами с собой. Они твердо знают — пока галантерейщик идет брать Бастилию, его братья по оружию идут брать галантерею. Этот урок запомнился. Не делай другому ничего дурного, и тогда он ничего дурного не сделает тебе.

Труд каждого во благо всех? А мы уж хотим труд всех во благо каждого. Нам уж нужно хорошее будущее порционно, а не целым куском. От целого куска ничего не отхватишь. Нам, пожалуйста, в нарезку.

Прошлой зимой, под Новый год, я была в командировке в Ельце. Днем меня везли на какой-то сельскохозяйственный объект, и проехали мы мимо поселковой пятиэтажки. Поставлена она, надо сказать, была удивительным образом — в полном смысле слова в чистом поле. Холодно, зябко, тучи низкие, пороша сеет. Поле выгнутое, лысое. И посреди серый дом о четыре подъезда со всеми подробностями обычного хрущобного жилья — балконы, забитые ерундой, облупившиеся окна. Плоская крыша. Дом-сирота. Печаль и печаль.

А вечером везли меня обратно — с сельскохозяйственного объекта. Темно, идет снег, выезжает машина на это голое поле, а там стоит невообразимо прекрасный дом. Золотой улей, налитый теплом. Горит каждое окно, в окнах видны елки с гирляндами, и снежинки, вырезанные детьми из бумаги и наклеенные на стекла. И дом еле слышно гудит — посреди темноты, посреди пустыря. Это было такое острое переживание, такое пронзительное чувство гордости за людей, которые живут в этой сиротской пятиэтажке... Они устоят, что бы ни случилось. И праздник у детей будет. И если жизнь ради жизни — главный подвиг мещанина, то городское и поселковое мещанство — героическое сословие. Героический класс.